«Здесь живут свободные люди»

Обычно маршрут «Прогулок по городу» выбирают сами герои, но с паном Кшиштофом мы отступили от этого правила, присоединившись к нему на экскурсии по Иркутску, которую для него проводил экс-глава Иркутского кинофонда Анатолий Романенко. Мы встречаем режиссёра в холле отеля «Мариотт» и отправляемся в путь. Первая остановка у «начала Иркутска» – Спасской церкви.

Самая середина дня, понедельник. Весеннее солнце уже успело поработать в городе и превратить снег на дорогах и тротуарах в грязную жидкую кашу.

– Как вам удаётся содержать машину в такой чистоте? – Занусси делает комплимент водителю и делится одним из своих наблюдений: – Ко мне часто приезжают студенты из разных стран, и уже есть список мелочей, в которых чувствуется разница культур. Одна из них – это отношение к обуви. Люди с Востока, особенно из России и Украины, приходя в дом, снимают сапоги, а на Западе это не принято. Судите сами: 20 человек после того, как весь день ходили по городу, разуваются – надо окно открывать, – улыбается собеседник издания. – Но все так привыкли, что улицы похожи на болото, что делают это из вежливости, чтобы спасти пол. Или ещё пример. Во Франции, где я жил, даже при минусовой температуре из тёплых вещей носят только шарф, потому что бегут из метро в офис, из офиса в метро или три шага из офиса до машины. А люди с Востока носят тяжёлую одежду на себе и потом входят и не снимают. Это немножко память о времени, когда стеснялись снимать пальто, опасаясь, что его могут украсть. Память о том, чего, к счастью, уже нет.

В одной культуре принято всё показывать, в другой – нет. Когда гости с Востока сидели в моём офисе и мне нужно было ответить на телефонный звонок, они выходили из комнаты, лишь только я поднимал трубку. В моей культуре это значит: они знают, что я преступная личность, у меня есть контакты с мафией, поэтому надо выйти. Они же тактично не хотели мешать разговору.

Такие «мелочи» жизни, кажется, очень увлекают пана Кшиштофа, и запас примеров почти бесконечен, но мы подъезжаем к месту, где был основан Иркутский острог. Анатолий Романенко рассказывает о первых зданиях города и неспокойных временах, когда казаки-поселенцы опасались возможных набегов и строили высокие крепостные стены. Режиссёр достаёт простой фотоаппарат-мыльницу и делает несколько снимков. Накануне на мастер-классе он попросил у публики разрешения сделать фото – «чтобы показать жене, где я был». Он внимательно слушает об истории Спасской церкви и Богоявленского собора, но когда речь заходит о деревянном костёле, предшествовавшем нынешнему, мягко перебивает собеседника:

– Я знаю, я всё знаю… – грустно кивает Занусси. – Он сгорел, и потом построили каменный. И до сих пор его не отдали верующим…

– Из такой небольшой области? – качает головой гость. – Это огромный процент.

Возвращаемся к храмам, заходим в Богоявленский собор. Пан Кшиштоф обращает внимание на несимметричное устройство церкви и тёплый свет, льющийся откуда-то сверху, спрашивает у женщины со строгими глазами, куда ведёт лестница справа от крыльца. По ней можно попасть в иконописную мастерскую, а мы движемся дальше, по новой Нижней набережной в сторону Московских ворот. Когда переходим дорогу по «зебре», я узнаю ещё об одной «мелочи», которая нас отличает от поляков. В этой стране пешеходный переход может быть, по словам Занусси, «смертельным риском», но не для пешехода, а для водителя: если он не остановится перед «зеброй», это грозит лишением прав на несколько лет.

Пока мы шагаем по набережной, наш гид рассказывает о прежних переправах через Ангару, плашкоуте, который связывал Московский тракт на том берегу и город на этом, Московских воротах, таможне...

– А Николай II приезжал в Иркутск на поезде? – интересуется Занусси и поясняет: – Это касается моего деда, поэтому мне интересно.

– Вам интересно всё, что связано с поездами? – спрашиваю уже по пути в Знаменский монастырь.

– Мои предки со стороны отца строили железные дороги в Европе, а дед со стороны мамы в 19 веке пришёл в Польшу из Сибири по железной дороге пешком. Мы не знаем, когда точно он это сделал, и он сам не помнил, так как был ребёнком. Его родители были сосланы в Сибирь и умерли от туберкулёза, а он пошёл пешком в Санкт-Петербург. Это наш семейный миф, у меня не было возможности задать деду вопрос и понять, как это было, а мама говорила, что он так не любил об этом рассказывать, что из него ничего нельзя было вытянуть: он стеснялся то ли того, что мало помнил, то ли того, что по дороге потерял язык и, бывши поляком, в юности не говорил по-польски, а до конца жизни говорил с русским акцентом. В 20-е годы, когда Польша опять стала независимой, плохо говорить по-польски было позорно, а он объяснял, что он патриот, хотя не умеет говорить правильно.

Потом, мне интересно движение, путешествия – моя страсть. Конечно, я часто летаю самолётами, поездом пользуюсь только в тех странах, где есть удобные скоростные: например, во Франции не проблема доехать в Лион из Парижа за час с небольшим – а это 450 километров, – и так тихо, что можно читать. В наших поездах трудно читать книги. В Китае сейчас великолепные поезда, как в Европе; в Японии, конечно, тоже. С интересом всегда проверяю, какие поезда в стране.

Днём раньше, на мастер-классе, пан Кшиштоф рассказывал о своих итальянских корнях по отцу:

– Моя семья приехала из Италии, и у меня итальянская фамилия. Часто стесняются спросить про холодильники и стиральные машины Zanussi, имеют ли они ко мне отношение. Да, имеют. Компанией владеют мои родственники, мы очень дружны, хотя они и удивляются, как можно жить «по тёмную сторону Альп». Я заметил, что мы в Европе так смотрим на Урал. Как можно жить за Уралом? А вы живёте.

– Такое внимание к фамильной истории – это черта вашей семьи или ещё одна национальная особенность?

– Вся Европа живёт с такой памятью. Коммунистические страны пробовали вычеркнуть прошлое и Америка, где поселились иммигранты, которые хотели забыть, откуда они приехали. Но уже в 70-х годах прошлого века в Америке появилась мода искать корни. Особенно преуспели мормоны – у этой секты есть удивительная идея: там крестят покойных, веря, что это поможет им получить лучшую жизнь. Поэтому они занимаются поиском исторических документов, где есть имена. В Солт-Лейк-Сити, столице мормонов, есть исторические документы со всего мира, копии свидетельств о рождении. Однажды даже возник скандал, потому что они крестили в мормонскую веру предков евреев.

Перед нами белые стены и покой Знаменского монастыря. Узнав, что памятник перед храмом – адмиралу Колчаку, Занусси произносит:

– Мы знакомы. Это новый памятник, я вижу. Раньше бы его не могло здесь быть.

Ненадолго останавливаемся у могилы Екатерины Трубецкой и идём навестить «русского Колумба» Григория Шелихова.

– Вдова поставила ему этот памятник «с пролитием горячих слёз», его везли с Урала, – поясняет наш гид, указывая на высеченные на сером камне слова. – Ниже написано: «Стоит всё на всё 11 763 рубля».

Улыбнувшись то ли щедрой любви супруги путешественника, то ли подвигам человека, присоединившего к России Аляску, Кшиштоф Занусси достаёт ручку, листок бумаги и записывает его фамилию, чтобы не забыть.

Обходим могилы декабристов, укутанные снегом.

– А как вы думаете, был какой-то шанс, чтобы декабристы победили? – задаёт свой главный вопрос режиссёр. – Довольно бездарно начали, но если бы им удалось, какой была бы тогда судьба России? Мне интересно найти причины, почему такая большая страна сейчас отстаёт, где были те моменты, когда история могла пойти иначе.

За ответом мы отправляемся в музей декабристов. Пока за окном мелькают старинные кирпичные здания Знаменского предместья вперемежку с современными постройками, мы продолжаем разговор.

– Пан Кшиштоф, когда вы путешествуете, что для вас самое интересное?

– На первый взгляд, всё. Но на самом деле люди, конечно, интереснее, чем природа и архитектура. Хотя мне интересна и архитектура: она может сказать о том, как организована жизнь, выразить мышление людей.

– Глядя на Иркутск, что можно сказать об этом?

– К сожалению, это полный хаос, нет нормального планирования. Но то, что отстраивается старый город, очень для меня оптимистичный факт. Знаете, когда я был в Новосибирске в 69-м или 70-м году, милиционеры забрали мой фотоаппарат, потому что я снимал деревянные дома. Они говорили: это позор, не надо это снимать. Я тогда понял, насколько темны эти люди, потому что тогда в городе если и было что-то интересное и ценное, то это деревянная архитектура. Хорошо, что сейчас на высоком уровне поняли, что деревянное зодчество – это истинная история, отличие города. А без корней, без истории жить невозможно.

– А что можете сказать об иркутянах?

– Это очень краткий визит, сложно многое заметить. Но я вижу реакцию своих слушателей, которые были внимательны на мастер-классе и не уходили, сидели три часа, а это долго. Они смеялись там, где, я надеялся, они будут смеяться, – значит, был живой контакт. Это меня обрадовало, конечно. Со мной в самолёте летела какая-то иркутская спортивная команда по лёгкой атлетике, я поговорил немного с молодыми людьми. Новое поколение более свободное – мысли, поведение, при этом люди культурные, милые. Нужно было это почувствовать.

– Есть ли у вас какие-нибудь способы, позволяющие по приезде в новый город лучше понять его жителей?

– Альбер Камю оставил нам такую подсказку: чтобы узнать, как живут люди, надо узнать, как они влюбляются, кушают и хоронят, то есть посетить ресторан, влюбиться в кого-то – это самое трудное, может быть, – и сходить на кладбище. Когда могу, я тоже всегда хожу на кладбище, в этом смысле здесь было интересно увидеть могилы декабристов.

У музея города выезжаем на улицу Карла Маркса.

– Когда в Иркутск приезжал Сокуров, – продолжает Анатолий Романенко, – он восхищался соотношением ширины улицы и высоты домов. Говорил, что архитекторы, проектировавшие её, были гениальны.

– Да, хорошая улица, – окинув взглядом перспективу, говорит польский гость.

– В здании, где внизу сейчас вывеска «Алмаз», была гостиница «Централь-Деко», а на первом этаже – магазин «Варшавский», – рассказывает экскурсовод. – Там продавали, скорее всего, кондитерские изделия и колбасы. До поляков ни колбасу, ни кондитерские изделия здесь никто не продавал.

Сворачиваем на Сухэ-Батора и дальше – на Желябова. Проезжаем нарядный дом купца Второва и цирк.

– Какие воспоминания остались у вас от первого визита в Иркутск?

– Это была первая поездка в такой далёкий регион. Здесь я встретился с большой частью польской общины. У меня осталась такая печальная память: видел кладбище, которое было парком. Человек показывал, где могила отца – тогда на ней стоял киоск.

– Сейчас убирают все развлекательные аттракционы с территории парка, – говорит Анатолий Романенко.

– Это как раз доказательство культуры людей, что к этому относятся с честью. Но тогда это так сильно меня поразило. И ещё тогда поляки надеялись, что готический костёл с минуты на минуту будет отдан верующим, а сейчас уже построен новый кафедральный собор, но тот так и не возвратили. А это всё-таки память.

– Город, конечно, изменился за 20 лет. Заметили ли вы что-то в его характере, что осталось прежним?

– Трудно сказать, потому что характер города почувствовать в течение двух дней невозможно. Но, конечно, здесь сейчас огромное движение. По молодёжи я вижу, что люди дышат, говорят свободно, а тогда ещё очень стеснялись, боялись. Это была другая Россия.

На одной из встреч с мэтром в Иркутске его спросили:

– Фильм какого жанра вы сняли бы в Иркутске? О чём?

– Для меня как поляка это, конечно, память и то, что характеризует Сибирь, – свободная мысль, – ответил Занусси. – Здесь её легче найти, чем в Москве. Москва – это накопление денег, я вижу там страх в глазах. Та Россия, которую я увидел в Сибири, когда впервые приехал сюда, меня увлекла и до сих пор увлекает. Здесь живут свободные люди.

Алёна Махнёва