Немецкое – значит, традиционно качественное и надёжное, бери – не ошибёшься. Машины и шуруповёрты, пальто и кастрюли – старый добрый стереотип работает во всём. Справедлив он и для кино. Тот, кто забредает на фестивали французских, итальянских, польских и прочих фильмов, знает: на таких просмотрах в Иркутске аншлагов не случается, дай бог 15 человек в зале наберётся. Фестиваль немецкого кино, который проводит Культурный центр имени Гёте в Новосибирске, в каком-то смысле стоит особняком.
Этому поспособствовали и регулярность мероприятия (этой весной фестиваль прошёл уже в пятый раз), и устоявшийся формат (показы сопровождаются представлением фильмов и последующим обсуждением), и популярность немецкого языка. Как следствие – стабильная аудитория, которая с каждым годом понемногу увеличивается. О фестивале немецких фильмов, прошедшем с 11 по 14 апреля в Иркутском Доме кино, а также о современном кинематографе Германии мы поговорили с кинокритиком, членом Союза кинематографистов России Алексеем Кожемякиным.
То, что не показывают в кинотеатрах
– По какому принципу отбираются фильмы для показа?
– Принцип достаточно простой: в первую очередь мы ориентируемся на фестивали – отбираем фильмы-призёры, во вторую – на художественную ценность. Есть картины, которые имеют шансы войти в историю кино благодаря своим художественным достоинствам, но призов по разным причинам не получают.
– Как можно в целом описать программу фестиваля этого года?
– Не могу сказать, что в этот раз подобраны самые яркие картины. Скорее программа состоит из дебютов и вторых фильмов в карьере режиссёров. И поскольку это для них первые шаги в кино, им хочется сказать всё и сразу, возникают определённые проблемы с сюжетосложением. При этом фильмы хорошо стыкуются по тематике, есть несколько стопроцентных фестивальных фаворитов: «Жизнь других», «Мои слова, моя ложь, моя любовь» и «На девятом небе».
– Все эти картины сняты в промежутке между 2006 и 2010 годами, большинство из них были уже показаны в других городах раньше. Почему в Иркутске только сейчас?
– Существует архив Гёте-института, и есть правообладатели, от которых Гёте-институт получает право на публичный показ. Программа каждого фестиваля зависит от того, есть ли в данный момент права на фильм и сможем ли мы показывать его в России в фестивальные дни. В этот раз звёзды сложились так, что мы отобрали эти семь фильмов.
– Если не считать игровой фильм «Мои слова, моя ложь, моя любовь» и документальный «Пина. Танец мечты», картины, скажем так, тяжеловаты для просмотра.
– Почему? «Жизнь других» или «Счастье Эммы» оставляют светлые ощущения.
– Возможно, есть просветление, но нет лёгкости в процессе и радости в финале. Это особенность фестивального кино или в принципе хорошее, но в то же время лёгкое снимают меньше?
– Лёгких и хороших фильмов снимают много, и их можно увидеть в кино. А фестивали проводятся для того, чтобы восполнить пробелы в репертуаре современных кинотеатров, где есть развлекательные фильмы и есть артхаус, ориентированный на узкую аудиторию. А между тем и другим всегда находилось так называемое «серьёзное кино» – о жизненных проблемах, о человеке. В последнее время оно полностью ушло, поскольку на него нам привили аллергию в советское время: была обязаловка, которая набила оскомину. Сейчас именно европейское кино – главный источник такого рода картин и хороший пример того, как серьёзные ленты могут быть ещё и зрительскими, рассчитанными на широкую аудиторию.
– В программе нынешнего фестиваля шесть игровых и один документальный фильм. Документалистику, короткометражки часто включают в фестивальную программу?
– Бывает. Например, четыре года назад у нас была подборка короткометражных фильмов, среди них были и документальные, и игровые.
– Почти у всех фильмов фестиваля в графе «жанр» идёт длинное перечисление. А чистые жанры вообще бывают?
– В современном кино невозможны чистые жанры, это один из его признаков, смешение неизбежно. Чистые жанры потеряны, непонятны для современного зрителя: он хочет получить 2 в 1 или 3 в 1, иначе ему становится скучно.
– Названия некоторых фильмов по-русски звучат иначе. Скажем, фильм «Лила, Лила» превратился в «Мои слова, моя ложь, моя любовь», а «Чужая» – в «Когда мы уходим». С чем это связано?
– Существует много разных причин. При показах за границей в первую очередь ищут название, которое бы дало ключ к адекватному пониманию фильма и привлекло внимание местного зрителя. То есть главное, чтобы вам, исходя из названия, стало приблизительно понятно, о чём кино. Например, если бы какой-то немецкий фильм решили назвать «Служебным романом», вы бы сразу понимали, что это комедия и на что это похоже. И «Лила, Лила» решили переименовать, потому что для русского зрителя название не очень понятное. Некоторые фильмы меняют имя по внекиношным причинам: либо уже есть картины с таким названием, либо недавно в прокат выходили фильмы с похожим названием, не вызвали интереса, и лучше перестраховаться.
Глазами россиян
– О выборе тем для фестивального кино зрители часто отзываются примерно так: «У нас и без того жизнь тяжёлая, а тут ещё Штази, самоубийства, рак…»
– Вот для этого-то на показах и устраивают обсуждения. Смысл вступительных слов и обсуждений как раз в том, чтобы снять это простейшее вопрошание, связанное с устаревшими на 10 лет аргументами. С 1990-х жизнь сильно изменилась, мы не настолько плохо живём, и аргумент «Жизнь тяжёлая, не показывайте нам тяжёлого кино» тоже устарел.
– Но всё ещё хочется сидеть и не напрягаться, не думать.
– Это было раньше. Все кинотеатры уже несколько лет работают на то, чтобы мы расслабились и не напрягались. Сейчас проблема другая: люди просто не готовы к просмотру серьёзных фильмов. Представление фильма готовит зрителя к тому, чтобы он адекватно воспринял то, что ему предстоит увидеть. И это срабатывает. Тот же фильм «На девятом небе» не был воспринят публикой как шокирующий, хотя такая степень откровенности в показе жизни пожилых людей у нас не приветствуется и в России подобный фильм на данный момент не может быть снят. А тут зрители спокойно обсуждают те проблемы, которые в по-настоящему консервативном обществе вызвали бы раздражение. И хотя пока нет готовности их решать, можно констатировать, что в России уже сейчас достаточно высокий уровень толерантности.
– Обсуждения вообще стали более интересными и массовыми. Несколько лет назад зрители боялись говорить и редко оставались после просмотров.
– Конечно, аудитория привыкла к формату обсуждения. Посмотрите, как реагируют на фильм даже те, кто его не принял.
– По крайней мере, все очень тщательно подбирают формулировки.
– Зрители начинают учитывать другое мнение, и это важный позитивный эффект. Жаль, что эти показы не такие массовые, как хотелось бы. С другой стороны, сейчас количество людей оптимально для обсуждения.
– Кто ходит на фестивальные показы?
– В основном молодые люди. Стабильная аудитория фестивалей, около 30% от общего числа зрителей, – это обучающиеся в языковых центрах.
– Иркутская публика чем-то отличается от публики в других городах?
– Нет, публика везде примерно одинаковая. Это Сибирь, люди суровые, не очень разговорчивые, как правило. Но если разговаривают, то по существу.
– Неожиданные для вас суждения встречаются?
– Да, и очень часто. Ещё бывает, что зрители приходят на просмотр с собственными заготовками на тему демократии или взаимоотношений России и Германии. И даже если это не имеет отношения к фильму, свой топик они озвучивают.
– Российские актёры играют в немецких картинах или Чулпан Хаматова с «Гуд бай, Ленин», «Тувалу» и другими ролями – это исключение?
– Съёмки Чулпан Хаматовой в немецком кино, как я понимаю, состоялись во многом благодаря хорошей работе её агента и помощи замечательной фирмы Bavaria Film, которая в том числе ежегодно организует фестивали немецкого кино в Москве. И потом, у Чулпан Хаматовой есть знание языка, которого нет у других. Но пик её активности пришёлся на начало «нулевых», она теперь не так часто снимается в кино, хотя недавно у неё была роль в немецком телесериале «Няня».
– В фестивальном кино есть турецкая тема, но нет русской. Этой тематики в принципе нет?
– Есть, но уже года четыре такие фильмы в показы не попадают. Существует киноштамп: русские могут быть мафиози, людьми разгульными, они любят выпить и так далее. И этот образ не слишком узнаваем и не слишком приятен для российского зрителя. Когда попадаются более глубокие фильмы со сложными характерами, мы их обязательно показываем.
Период стабильности и проклятие второго фильма
– Можно ли сказать, что сейчас существует устойчивое понятие «немецкое кино»?
– Довольно сложно, потому что сегодня Европа космополитична, границы стираются, а в культуре они стерлись ещё в 1990-е. Очень часто идёт сотрудничество между актёрами и режиссёрами, близкими по языку и менталитету, в качестве создателей фильма указываются несколько государств. Например, у фильма «Мои слова, моя ложь, моя любовь» швейцарский режиссёр. И таких примеров много.
– Но ведь есть же, что называется, типично немецкие фильмы?
– Есть. Я бы сказал, что «Счастье Эммы» – типично немецкое кино. В нём и немецкая чувственность, и традиционно спокойное отношение к телесности, и сложные вопросы рассматриваются с немецкой простотой. К тому же в нём затрагивается важная для немецкой культуры тема женщины. В предыдущие годы у нас уже были целые блоки внутри фестивальных программ, посвящённые женщине и её самоопределению. В этом году 3-4 фильма тоже об этом.
– Какие ещё темы актуальны для немецкого кинематографа?
– Последнее десятилетие особую любовь немецкое кино питает к теме Востока. Ей, кстати, посвящён фильм «Когда мы уходим». Существует тема молодёжных субкультур: в 2006-м даже в общероссийский прокат выходил неплохой фильм «Состав». Тема нацизма тоже до сих пор волнует режиссёров, хотя уже в гораздо меньшей степени, больше снимают фильмы о чувстве вины. Важна тема стариков, ну и чрезвычайно их интересует объединённая Европа, стирание границ, космополитичность. Был даже такой проект короткометражных фильмов, который назывался «Пересечение границ».
– Есть какие-то кинематографические формы, приёмы, характерные для немецкого кино?
– Немецкое кино консервативно в плане развития киноязыка. С тех времён, когда закончилась эпоха так называемого «Нового кино» (направление, в которое входили 5-6 крупных режиссёров, в том числе Фасбиндер, Херцог, Вендерс), то есть с середины 1980-х, наступил период полновластия телевидения, и немецкие авторы стали меньше экспериментировать с формой, с развитием сюжета. Исключение – Том Тыквер с его «Беги, Лола, беги» и другими фильмами, где он пытается уйти от стандарта: работает с несколькими сюжетными линиями, использует параллельный монтаж и прочее. Но в принципе немецкое кино консервативно, даже по сравнению с австрийским, и уж тем более с французским, где режиссёры упорно пытаются развивать киноязык.
– Но если границы Европы стёрты, должно быть влияние одного кинематографа на другой.
– Оно есть, и его можно увидеть на примере фильма «На девятом небе» с его гиперреалистичнотью, крупными планами, когда мы видим поры на коже, что, с одной стороны, может производить отталкивающее впечатление, а с другой – делает реальность ощутимой. В этом как раз чувствуется сильное влияние французского авторского кино начала «нулевых».
– И всё-таки немецкое кино с его консервативностью российскому зрителю ближе?
– И понятнее. Если вы сходите посмотреть ретроспективы современного французского кино, то увидите, что оно в гораздо большей степени требует представления фильмов и их обсуждения. А когда этого не происходит, главные эмоции, которые остаются после просмотра, – непонимание и недоумение. Красивое, изящное кино о любви, которое мы привыкли видеть, французы снимать перестали. Теперь французское кино для широкого зрителя американизировано либо стало более местечковым – по своему юмору, по сюжету. Но что поделать, авторы нашли такой путь к своей аудитории. И надо сказать, она реагирует на это очень хорошо. Фильм «Добро пожаловать в Шти», который у нас назывался «Бобро пожаловать», стал самым кассовым во французском прокате за всю его историю.
– Но были же варианты вроде «Амели».
– Были, но прошли. И тот же самый режиссёр за 10 лет ничего столь же яркого не снял, хотя после этого фильма получил карт-бланш. И каждая следующая его картина куда менее объёмная и куда более однозначная. То есть всё идёт в сторону упрощённости.
– А кого сейчас можно назвать главными немецкими режиссёрами?
– Есть Кристиан Петцольд, есть Андреас Дрезен, Фатих Акин. Это те, кто остался в Германии и продолжает там работать. Многие уезжают в Америку.
– Например?
– Те, кто поярче, обычно уезжают. Вольфганг Петерсон, в 1980-е снявший «Подводную лодку», Флориан Доннерсмак, режиссёр фильма «Жизнь других», показанного на этом фестивале.
– Оливер Хиршбигель, снявший «Эксперимент» и «Бункер».
– Да, он тоже уехал, но там ничего интересного не снял. Был крепкий профессионал, а в итоге… Его фильм «Вторжение» – слабый, провалившийся в прокате, хоть и со звёздами. Почему так случилось – непонятно. И это судьба многих режиссёров.
– Уехать в Америку и снимать нормальное, малоинтересное коммерческое кино?
– Ну, не всегда «нормальное». Скажем, «Турист» Доннерсмака – нестандартное коммерческое кино.
– А что происходит с теми, кто остаётся?
– Многие неплохие картины просто не выходят на международный рынок, остаются для внутреннего пользования. Кроме Петцольда и Дрезена есть ещё несколько режиссёров, которые сняли по одному–два хороших фильма. Например, Каролина Линк. У неё был хороший, даже замечательный фильм «Нигде в Африке». Следующие картины мы показывали на фестивалях, они неплохие, такого романного типа, но в любом случае это режиссёр одного фильма. Была картина «4 минуты» Криса Крауса, и огромные ожидания были с ней связаны, но…
– Прямо проклятие второго-третьего фильма у немецких режиссёров. Ну а Петцольд, Дрезен?
– Петцольд и Дрезен – это исключение, которому уже лет десять. Вообще немецкое кино – пример стабильного кинематографа, в котором есть много возможностей для реализации и хорошее финансирование, но нет факторов, толкающих на эксперименты, потому что деньги выделяются на сюжеты определённого типа, пробить что-то другое очень сложно. За пределами стабильного кинематографа создаются малобюджетные фильмы, но со скудной возможностью продвижения, в основном на фестивалях. То есть нужно быть Фасбиндером или тем же Вендерсом, чтобы суметь раскачать такое неформатное кино.
– А таких талантов нет?
– Таких талантов, как Фасбиндер, точно нет. Но нет и людей, которые бы просто активно шли со своим видением к массовой аудитории, в этом всё дело.
– Это что, стагнация?
– Стагнация, да. Но при этом существует стабильный, хороший, качественный кинематограф, на общеевропейском уровне он выглядит именно так. И очевиден подъём немецкого кино в количестве и качестве по сравнению с концом 1980-х и началом 1990-х годов. В начале «нулевых» даже был такой термин – «новая Новая волна» в немецком кино. Туда как раз Тыквера, Хиршбигеля включали и прочих. Но, к сожалению, «новая Новая волна» довольно быстро выдохлась, а что придёт сейчас, в начале 2010-х годов, – непонятно.
– Уже, собственно, не такое уж и начало.
– В общем, да. Зато у немецкого кино есть свои прочные позиции. И за счёт них вы, идя на немецкий фильм, всегда знаете, что увидите. Зрители, которые из года в год приходят на фестивали немецкого кино, получают то, что они ожидают. А зрительские ожидания нельзя обманывать.
Елена КОРКИНА, ВСП, апрель, 2013 г.
ПОЖАРНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ
