Странное кино Ивана Вырыпаева

Поводом встретиться с драматургом и режиссёром Иваном Вырыпаевым стала иркутская премьера его нового фильма «Танец Дели». Это необычное кино, герои которого на протяжении полутора часов на фоне белой больничной стены рассуждают о жизни и смерти, оправданности человеческих страданий и скрытых в человеке источниках счастья. Специально для этого Вырыпаев на два дня прилетел в Иркутск из Варшавы, где он сегодня живёт и работает. О том, что ему сегодня ближе – кино или театр, коммерческом успехе арт-хаусных лент, а также будущем современного российского кинематографа он рассказал в интервью «Иркутскому репортёру».

Из сердца Дели

– Иван, у вас особое отношение к премьерам своих фильмов в Иркутске?

– Конечно, для меня очень важно, чтобы фильм показали в Иркутске. Когда мне позвонили и сказали, что есть такая возможность, я постарался буквально всё сделать, чтобы приехать. Дело в том, что сейчас я живу и работаю в Польше, у меня идут репетиции спектаклей. И это единственные дни (Иван Вырыпаев был в Иркутске 24-25 декабря. – «Иркутский репортёр»), когда я мог вырваться, потому что в Рождество там никто не работает, театры закрыты.

– Иркутяне ещё не видели картину, её показ в Доме кино начнётся с 10 января. Поэтому традиционный для таких случаев вопрос: о чём ваш новый фильм?

– Раньше я очень много рассказывал о своих фильмах. А недавно начал понимать, что я не должен зрителю ничего интерпретировать, потому что моё представление о ленте может быть абсолютно другим, чем ваше. Единственное, могу сказать, что по сюжету есть главная героиня и она придумала танец, который называется «Дели». Весь смысл в этом танце. Конечно, это весьма условный фильм, действие строится в одном и том же месте, но это сделано специально. И ещё этот фильм про то, как смотреть, потому что там будет такая своего рода игра, когда экран как бы тоже с тобой говорит.

– А почему именно Дели, Индия?

– В фильме нет ничего восточного. Есть только философия, которую можно назвать близкой к восточной. Дело в том, что я сам был в Дели и сам всё это увидел. По сюжету героиня придумала этот танец, когда оказалась на рынке, он называется «Мэйн базар», там очень много людей, грязи. И там чувствуешь себя словно в центре мира, потому что там всё перемешано, всё в одной куче. Но там вдруг понимаешь, что ты и мир – это одно и то же, что ты и есть этот мир и ты не существуешь отдельно от него.

– Это ваш взгляд, вы были на этом базаре?

– Да, был.

– Фильм уже увидели в Москве, в Риме («Танец Дели» был показан в рамках конкурсной программы Международного кинофестиваля в Риме. – «Иркутский репортёр»). Разные зрители воспринимают его по-разному?

– Вообще это мой первый фильм, который мне нравится. Я достаточно критично подхожу к своему творчеству, а этот фильм как-то сложился. Его плюс в том, что для разных людей он по-разному раскрывается. Мне удалось сделать такую конструкцию, что два человека в одном зале могут рассказывать про два разных фильма. Один увидит и почувствует одно, другой – другое.

В то же время многие, кто этот фильм смотрит, говорят: «Ну это не кино вовсе». Это, конечно, ошибка так говорить, потому что, если бы это был театр, вы бы не смогли полтора часа это смотреть. А тут монтаж, звук и так далее. Но всё-таки это странное кино. Для тех людей, которые приходят смотреть с открытым сердцем, это работает. А если всё время анализировать, кино это или не кино, то сам фильм ты пропускаешь. И это действительно необычное кино ещё и потому, что это кино про текст. Конечно, по нему сразу видно, что его снял драматург. Но я этого и не скрываю.

– Большинство ваших фильмов сняты по вашим же пьесам. Когда началась работа над текстом, который лёг в основу «Танца Дели», сама идея фильма когда появилась?

– (Смеётся) У меня всего три с половиной фильма. Но раз человек снял три с половиной фильма и два по своим пьесам, то да, можно сказать, что большая часть фильмов действительно снята по его пьесам. Вообще я снял только два фильма по своим текстам – это «Кислород» (2008) и «Танец Дели».

Дело в том, что, когда я пишу пьесу, не думаю про фильм. Я пишу пьесы для театра. Это моя основная работа, то, чем занимаюсь в жизни. Я драматург. Как правило, пишу пьесы на заказ. Чаще всего это бывают немецкие театры. Но «Танец Дели» я написал для ГИТИСа. Там на курсе Олега Львовича Кудряшова – это такой замечательный мастер – я преподавал драматургию. На курсе было семь режиссёров, и каждому я решил написать по кусочку пьесы. Именно поэтому в пьесе семь новелл. Но когда я её дописал, то она оказалась слишком серьёзной для студентов, слишком глубокой. Студентам играть её было рано. Мы решили её не ставить, и она начала жить своей жизнью. Сейчас как пьесу её ставят везде. Я сам поставил по ней спектакль в Варшавском национальном театре. Она идёт в Европе, в России, сейчас вот в Петербурге её тоже ставят, где-то ещё. Так что как спектакль она состоялась.

А идея сделать фильм принадлежит не мне. Продюсер нашей картины Настя Рагозина прочитала пьесу, позвонила мне, сказала, что, наверное, это очень здорово. И мы решили сделать кино. Кроме того, у меня второй раз после «Кислорода» была такая необычная работа. Мне было интересно, можно ли экранизировать текст.

«С полным провалом»

– Где проходили съёмки фильма – в России или в Польше?

– Всё было снято в Москве, в одном павильоне, всё действие происходит на фоне одной каменной стены.

– Для вас было принципиально снять фильм в России? И насколько русский фильм в итоге получился?

– Надо признать, что «Танец Дели» – это всё-таки достаточно европейское кино. Мои герои не находятся в русских реалиях. Возможно потому, что сознание у меня всё-таки стало больше европейским – из-за работы, каких-то иных причин. Но при этом для Европы я абсолютно не европейский режиссёр. Стержень и ментальность у меня русские, и я очень дорожу этим в себе. Открою секрет: на «Танец Дели» мне давали два миллиона долларов, чтобы я снял его в Польше. И я уже даже продал сценарий, то есть начал работать. Но в итоге снял фильм за 400 тысяч долларов. Мне позвонила мой продюсер и сказала: «Два миллиона я тебе не дам. Дам намного меньше». И я согласился. Потому что мне было важно, чтобы фильм был на русском языке, а не на польском.

– Фильм уже как-то показал себя в прокате в России?

– Он идёт с полным коммерческим провалом по всей стране.

– Вы говорите об этом с долей иронии. Это нормально, вы были готовы к такому результату?

– В нашей стране мы были абсолютно к этому готовы. В каком-то смысле у нас даже успех, потому что мы ожидали гораздо худшего.

– Продюсер это понимала, давая деньги?

– Конечно. Хотя свои деньги продюсеры в итоге вернут. Всё-таки есть телевидение, которое купит фильм, потом он будет ездить по разным странам. Так что года через два она (продюсер фильма Анастасия Рагозина. – «Иркутский репортёр») эти деньги вернёт. Другое дело, что для неё это не бизнес, в том смысле, что она на этом не зарабатывает. Она это делает потому, что действительно хочет, чтобы жители страны смотрели такое кино.

– Вы сами на своих фильмах не зарабатываете?

– Я получил гонорар. Достаточно небольшой. Но, как и все актёры, я работал за деньги. Конечно, это не гонорар человека, который снимает фильм «Ёлки». Это гонорар, соответствующий этому бюджету. Хотя это всё равно больше, чем в театре. Вообще полмиллиона долларов – очень маленькая сумма для кино сегодня. Но для моего фильма этого достаточно: он очень простой технически. И я снял фильм так, что никто ни в чём не нуждался.

– Маленькие бюджеты, своя аудитория… Вы считаете себя режиссёром, который работает в арт-хаусном жанре?

– Естественно, я арт-хаусный режиссёр. Но здесь есть удивительный парадокс: я не люблю фильмы в жанре арт-хауса как зритель. Можно сразу спросить: «А зачем же ты тогда снимаешь фильмы, которые ты сам не любишь смотреть?». Но когда я их снимаю, всё-таки снимаю такой фильм, который я бы посмотреть хотел. Я снимаю как зритель. И я бы пошёл на такой фильм и посмотрел.

– В своих фильмах вы всегда рассказываете очень эмоциональные истории, после которых бывает больно. «Танец Дели» в этом смысле чем-то отличается?

– Он тоже чувственный. Это называется чувственное искусство. Не интеллектуальное, когда надо достучаться не до головы, а до сердца. Я как зритель люблю такое искусство, когда приходишь и переживаешь, сопереживаешь. В этом, мне кажется, самое главное.

– Сложно снимать фильмы, которые обращаются к сердцу человека, а не к голове?

– По идее, искусство и должно быть таким. Это наша работа. Я обязан уметь так делать.

– Вам проще это делать на театральной сцене или в кино?

– Мне всё проще делать на сцене. К кинематографу я не приспособился. А сцена, театр – это совсем другое. Там зритель присутствует непосредственно в момент совершения действия. Это работа с энергией. В кино же через экран энергия не передаётся. Кино – это, прежде всего, монтаж, звук.

– У какого кино в России сегодня есть будущее, на ваш взгляд?

– Мне не нравится когда наши люди, Константин Эрнст и другие, считают народ быдлом. Я не люблю, когда говорят, что «вот знаете, мы показываем всё это по телевидению потому, что люди это смотрят». Потому что всё, что они делают, – это продают рекламу. С дистрибьюцией фильмов так же. Я точно знаю, что «Кислород» посмотрело больше миллиона человек. Они его скачали – это тоже понятно. Если бы все эти люди пришли в кинотеатр – это, конечно, не был бы большой коммерческий успех, но это сделало бы фильму кассу. Однако сразу возникает вопрос: как им туда прийти, если фильм показывают в девять утра в каком-нибудь одном кинотеатре города?

Но и это не всё: я отнюдь не считаю, что в «Баргузине» или каком-то ещё кинотеатре надо взять и в восемь вечера поставить мой фильм, а, к примеру, «Ледниковый период» отложить. Тогда чем будет жить «Баргузин»? Одним словом, я не строю иллюзий и не думаю, что на мой фильм все пойдут. Но я уверен, что если бы в «Баргузине» каждую пятницу или, допустим, среду в восемь вечера в течение полугода показывали этот фильм, за показ которого дистрибьютору заплатило государство, то те жители Иркутска, которых не нужно считать быдлом, кому интересно такое кино, пришли бы и посмотрели.

Если бы наше государство начало заниматься такой пропагандой своего национального кино, как это делают во Франции или США, это имело бы эффект. Потому что цель не в том, чтобы окупить тот или иной фильм, а в том, чтобы его увидели. По идее, государство должно давать деньги, чтобы развивать культуру. И мне не понятно, почему сейчас оно даёт деньги на коммерческие проекты.

– Но тогда государство будет устанавливать цензуру?

– Они так и делают, они уже начали устанавливать. Хотя, к примеру, в Англии или в Польше режиссёру платят деньги за то, что он тебя ругает. Это абсурд, но так оно и есть. И на этом держится цивилизация. Государство даёт молодому польскому режиссёру деньги, а он снимает про то, какая фигня происходит в Польше. Это называется «критическое осмысление действительности». Когда человек сам себя критикует, анализирует свою жизнь, это делает его выше, поднимает его уровень культуры. А мы пока платим за то, чтобы закрыть глаза.

– Может, проблема в самих людях?

– Я бы так не сказал. Это выгодно группе людей, которая поддерживает представления о том, что у нас якобы такой менталитет. Если бы этим кто-то занялся, это можно изменить за несколько лет. Просто сейчас общество так усыпляют: с одной стороны – водочкой, с другой – сериалами. Вот так просто: «Спите, спите, пока мы выкачиваем нефть себе в карман». Не знаю, останется это у вас в тексте, я бы с удовольствием это оставил.

Между Польшей и Россией

– Как сейчас строится ваша жизнь между двух стран – Польшей и Россией?

– Сейчас я в Польше. У меня там родилась дочка. У меня там работа. Но вообще-то с первого апреля я переберусь в Москву, потому что буду директором театра «Практика». И вся моя семья приедет со мной. Все мы будем жить три года в Москве

(у Ивана Вырыпаева трёхлетний контракт с театром «Практика». – «Иркутский репортёр»). Но мы будем и в Польше. Видимо, так и зависнем на всю жизнь между двумя городами. С этим ничего уже не сделаешь: я – русский, жена – полька, дочка – русско-полька. В Москве у меня тоже есть дети. И я уже не смогу выбрать какую-то одну страну. Я с этим смирился.

– Сделать театральный или кинопроект в Иркутске есть желание?

– Очень сильное. Я не шучу.

– А возможность?

– Никакой. Потому что это зависит не только от меня. Первое, что я хотел бы здесь сделать, – это театральный фестиваль. У нас есть опыт, мы сделали замечательный фестиваль в Перми. И можем делать выездной фестиваль современного театра и кино здесь. Будучи директором театра, я бы, конечно, это сделал, но вы понимаете, что это зависит не только от меня. Ведь чтобы это делать хорошо, нужны деньги. Но сделать это, на мой взгляд, очень важно, потому что вот это разделение на Москву и провинцию, которое у нас происходит и которое мало где в мире есть, может быть преодолено как раз за счёт современного искусства.

– Насколько сильно сегодня отличается театральное движение в России и Европе?

– Если вы спросите министра культуры, кто я такой, он, скорее всего, скажет, что это такая подвальная авангардная современная драматургия. В Польше таких понятий – «подвальный», «авангардный» – нет. Там просто: если ты делаешь интересный спектакль, то ты везде. Там я ставлю спектакли в двух национальных театрах – Краковском и Варшавском. Люди там не вешают эти ярлыки, а просто ходят на спектакли. Плюс там нет проблемы большой страны, как в России. Любой человек из Вроцлава приедет в Варшаву. Вы же из Иркутска ко мне на спектакли в Москву приезжать не будете. Это безумие. Даже из Перми никто не поедет. Но мы можем приехать сами. А самое лучшее, что мы можем сделать и что мы уже сделали в Перми, – мы можем приехать и научить. Это было бы самое лучшее. Потому что то, что я уехал из Иркутска, мне, может, и хорошо. Но мне кажется, всем было бы хорошо, если бы я здесь жил и продолжал работать. Я по-прежнему в душе иркутянин. Я не горю какой-то московской жизнью. Но мне нечего здесь делать. Мне всё здесь нравится, кроме того, что у меня нет здесь работы.

– На ваши спектакли ходит другой зритель, нежели на фильмы?

– Знаете, у меня тут начинается шизофренический процесс, он называется «Кто эти люди?». К нам на спектакли ходят молодые люди, те же самые, которые ходят на фильмы про Джеймса Бонда. Я сам хожу на «Джеймса Бонда» и очень люблю такое кино. Так почему же эти молодые люди не ходят на наши фильмы? Тут есть два честных ответа. Первый: наши фильмы не такие интересные. Они подчас плохо сделаны, мы не такие талантливые. Это правда. Но в то же время эти самые люди скачивают эти же фильмы в торренте. Отсюда второй ответ: просто эти фильмы так поставлены, что этим людям неудобно их смотреть в кинотеатрах. При всей любви к искусству молодому человеку затруднительно ехать в Дом кино, потому что сразу возникают вопросы: а где это? а во сколько он идёт? и так далее.

Но повторюсь: я не идиот, я не думаю, что вот если сейчас поставить мой фильм, то народ на него пойдёт толпами. И я не думаю, что моим фильмам нужно конкурировать с другим кассовым кино. Но пусть он займёт свою определённую нишу для тех людей, которые сейчас скачивают его в Интернете, а могли бы посмотреть в кинотеатре.

– То есть вы не считаете, что молодёжи сегодня ничего не нужно и не интересно?

– Абсолютно. Может, конечно, я общаюсь с другой молодёжью, но у меня сыну 18 лет. И когда я сравниваю его с собой 18-летним, что делал я в том же возрасте в этом городе, то это совершенно разные люди. Конечно, молодёжь разная. Но сегодня очень много молодых людей, которые интересуются, ищут, всё время ходят на какие-то лекции – по архитектуре, по чему-то ещё. Ходят в театры. Поэтому мне кажется, новое поколение намного интереснее, чем моё.

Интервью опубликовано в газете "Иркутский репортер" 29. 12. 2012

http://www.vsp.ru/social/2012/12/29/528357